Беседовал Александр Чаленко.
Некоторые писатели поспешили художественно осмыслить продолжающуюся гражданскую войну на Украине. А писатель Платон Беседин уже оценил драматические события этого года? Если да, то во что это осмысление вылилось или выливается?
– В первом квартале этого года я плотно занимался первым томом своей тетралогии "Учитель", а последние четыре месяца пишу том второй. Так что времени на большое осмысление произошедшего и в Киеве, и в Крыму, и в Донбассе не было.
Хотя, к слову, любопытно то, как события, описанные в первых двух томах, происходившие "до" (Крым и "майдан оранжевый"), предваряют события нынешние.
Но тут, конечно, дело не столько во времени. Слишком рано отражать подобные темы в романах или сборниках рассказов. Должно отлежаться, должно осмыслиться. И тогда можно будет создавать большие полотна. А сейчас это больше похоже на конъюнктуру, на скоропись – она снимает градус трагедии. Допустить этого нельзя.
Ад должен быть убедителен. И тут не стоит торопиться. Хотя, не сомневаюсь, сейчас все бросятся писать крымские и донецкие рассказы, но вот кто окажется Толстым?
Впрочем, репортажные заметки имеют место быть. Или небольшие рассказы, повести, это максимум. Нечто похожее я, к слову, сделал в своей повести "Полюса". Она рассказывает о первых днях евромайдана, о том, как все начиналось. И, что важнее, – с чего все может начаться. Повесть вышла в Украине в сборнике издательства "Фолио". Забавно, но там я соседствовал с такими людьми, как Матиос и Забужко.
В ноябре я существенно переработал этот текст. Скоро он должен выйти в одном из "толстых" литературных журналов. Такие себе записки из украинского чистилища, преддверия ада. Дорогой мне текст.
А в каком "толстом" литературном журнале? Питерском или московском? Или, может, в киевской "Радуге"?
– До выхода не могу озвучить. Но это российский журнал.
Вот ты говоришь, должно отлежаться, осмыслиться, Толстого поминаешь, но, прости, Толстой был во время Крымской войны в твоем родном Севастополе, Хемингуэй перед тем, как написать "По ком звонит колокол" даже повоевал в Испании. Воевали Михаил Лермонтов, Николай Гумилев, Андре Мальро, Виктор Некрасов, Василь Быков, Юрий Бондарев, Захар Прилепин, а ты даже ни разу не съездил во время войны в Донбасс. Как же ты будешь писать об этой войне?
– Замечательных авторов ты вспомнил… Я бы еще в обязательном порядке, если мы говорим о Донбассе, упомянул Сергея Шаргунова – он поехал туда одним из первых. И, конечно, Юрия Юрченко, который прошел от и до, нахлебался…
На самом деле, у меня нет обязательной задачи, написать об этой войне. И тем более написать так, как, к примеру, делал это Бондарев. Я не военный писатель. Мне, скорее, интересна метаморфоза, происходящая в людях. Трансформация из задавленного червя в кровавого дракона, требующего жертв.
Впрочем, это не отменяет того, что я, наверное, один из немногих, кто лицезрел всю хронику дьявольщины. Евромайдан, Крым и Донбасс. Касательно последнего. Я был там в марте, когда начинались первые митинги. Был в апреле, когда уже взяли обладминистрацию, ходил к этим людям. Я был там в мае, сразу после референдума. И был там летом.
Летом в Донецке? Еще до прихода туда Славянской бригады Стрелкова?
– Да, конечно. Но не столько в Донецке. Больше в Луганске. Тогда еще был транспорт.
Ты видел динамику развития событий в Донбассе в апреле, мае, летом. Как изменялась ситуация и люди?
– Летом я не понял ничего. Скажу честно, мне было страшно. Жутко. И все. Я не помню этого ощущения в апреле и мае. И уж точно не помню его в марте. Тогда все хотели, по сути, только того, чтобы их услышали. Но киевские власти играли в молчанку.
Я напомню, ведь никто не собирался отделяться от Украины. Только уважайте наши права, и все – вот что говорили люди Донбасса. И это логичное желание. Им надоело, что каждые два-три года за них решают, как им жить, на очередном майдане. Сколько можно?
Евромайдан дал право сильному, вот и все. Но тогда, в марте, не было жажды войны. Люди просто выходили на массовые митинги. Они, к слову, очень радовались за Крым, это уже в конце марта. Я помню то ощущение толпы. Так же, кстати, хорошо, как и вечерние украинские новости в гостинице, рассказывающие о "титушках", завезенных из Белгорода. Комично.
Но очень быстро эта комичность переросла в трагичность. Людей не слышали. Мало того – их кормили ложью и, по сути, просто отказывались признавать как равноправных граждан. А месяц апрель – это растерянность. Я стоял у администрации в двадцатых числах, и там не было даже представления, как толком провести референдум. Много возбужденных, много пьяных. И все надеялись на Россию. Надеялись и после. Наверное, до сих пор надеяться… Жутко, конечно. Сейчас ситуация вышла из-под контроля. И патриотизм, воодушевление спали. Все хотят лишь покоя и мира.
Обстрелы видел?
– Очень мало. Все это происходило на окраине. Можно сказать, что и не видел. Так, наверное, правильнее.
А какое впечатление на тебя произвели ополченцы?
– Ух. Сложный вопрос. Я бы так сказал – впечатления! Потому что все они – и люди, и впечатления – были очень разные. Я видел женщину, учительницу, которая дежурила у памятника Ленину. Она коммунистка. И она радовалась российскому Крыму. В апреле это было. Она сказала мне тогда: "Знаю, что будет война. И я пойду защищать родную землю от фашистов". Позже, в Луганске, я встретил пенсионера, поразившего меня, во-первых, своей начитанностью, а, во-вторых, железобетонной уверенностью в собственной правоте. Он тоже стоял на блокпостах.
В ополчении очень много идейных, честных людей. И при этом хватает откровенных маргиналов. Я запомнил одного. Он обыскивал меня в обладминистрации. Белые глаза, перегар, мат-перемат. Это не с осуждением я говорю, не думай. Понимаю, что жизнь у него – не то, что не сахар, не уголь даже. Ему тяжко. Но мерзавцев, к сожалению, хватает. Как и героев.
А почему тебя обыскивали? Что ты натворил? Или просто при входе в обладминистрацию?
– Это при входе в администрацию. Я подошел, говорю – можно, мол, как-то внутрь попасть? Охранники не разрешили, сказали, что только по пропускам. Я пошел за пропуском. Мне его не дали. Никаких документов у меня, ничего. Причем забавно вышло. Я стал апеллировать к тому, что вот я такой-то, меня иногда показывают по телевизору, я пишу о Донбассе, об Украине. А у них там постоянно – и на площади, и в здании – вещала "Россия 24", я на это понадеялся. И какой-то мужик говорит: "Да, знаем. Тем более не пустим".
Но я все же попал в здание. Познакомился с милой такой брюнеткой. С пропуском. У нее высокая категория допуска на бейдже значилась. И она меня провела. Но парень на входе все равно обыскал. Жестко так.
А что как писатель думаешь о Стрелкове? Что он за человек, по-твоему?
– Как писатель, я думаю, что это человек, которого родило смутное время. Человек великой эпохи и колоссального масштаба. Легендарный персонаж, конечно. Мне тут, кстати, Герман Сайдулаев прислал рассказ для журнала "Лиterraтура", где я отвечаю за прозу. Так вот, там речь о том, что, мол, никакого Стрелкова на самом деле не существует. Это некий проект, коллективный собирательный образ. Оно отчасти так и есть. Потому что одна внешность Игоря Ивановича – тут вспоминается гениальная песня Гребенщикова «Дубровский» – чего стоит! Этот человек, этот образ был нужен русскому миру, как это модно говорить сейчас.
Отношение же мое как человека, конечно, несколько другое. Стрелков во многом начал войну. И это чудовищно. Он, безусловно, фанатик. И это тоже не очень замечательно для меня. В последнее время он слишком активно раздает интервью, слишком уж превозносит себя. А это не есть хорошо. Он в тепле, в Москве, а люди там, в Донецке, вешаются от холода и голода. И в то же время есть законы военного времени. По ним и необходимо оценивать.
Говорят, что ты недоволен присоединением Крыма к России? Почему?
– Чушь какую-то говорят. И вообще, это же не свидание с девушкой – тут нельзя оценить, доволен или недоволен. Есть несколько иные критерии оценки. Тем более у писателя.
Есть ряд факторов. Ментально, культурно Крым, конечно, ближе к России. Был, есть и будет. Тут не может быть иных точек зрения. Экономически? Думаю, что Крым потихоньку все больше попадает в осаду и изоляцию. И это только начало. Роптать, кстати, начнут те, кто громче всех орал "Крым наш". Но перспектив, тем не менее, у Крыма российского куда больше. Это так, если вкратце.
Но тут огромная палитра мнений и факторов. Я стараюсь их учесть. К слову, терпеть не могу однозначность, поэтому написал несколько подробных статей на этот счет.
И все же нужно понять одну простую вещь: Крым никогда не был толком интегрирован в Украину. В ту же Украину, которая началась после евромайдана, ему было бы интегрироваться еще сложнее. Это раз. А два: у многих людей в Крыму появилось, ожило, если угодно, великое чувство родины – вот что наполнило их сердца. А это стоит многого.
Ну, хорошо, а ты-то сам как этому присоединению отнесся, ведь ты живешь фактически на два города — Севастополь и Киев. Издаешься в Киеве.
– Издаюсь в Харькове. Но и в Санкт-Петербурге, и в Москве тоже. Да и какая разница, где издаюсь? Я крымчанин, я русский. И отношусь так, как ответил тебе только что.
Ты наблюдал Киев в течение этого года. Каким он был до евромайдана, каким стал во время евромайдана, каким весной, летом и вот сейчас? Он сильно изменился?
– Не так много, к сожалению, я жил в Киеве в этом году, но, может, потому изменения мне сильнее бросались, что называется, в глаза.
Много показного и глупого стало. Местами даже истеричного. Какой-то шароварный патриотизм. Мусорки с нарисованными гербами, трухлявые пни, раскрашенные в цвета украинского флага. Торгуют всякой дрянью на улицах с инициалами "ПТН ПНХ". Мне это как-то все не очень понятно. Потому что, по факту, ничего общего это с Украиной, с нормальным духом здорового патриотизма не имеет. Это проявление слабости. А так, в целом, Киев как был великим городом, так и остался. Я люблю его.
Ты, когда в Киеве бываешь, не боишься, что тебя за твою позицию украинские националисты побьют?
– Я много чего боюсь. И этого тоже. Потому что есть семья и есть мои обязанности перед ней. Но еще больше я боюсь поступать не по совести. Я ведь свободный человек. Ни на кого не работаю, не представляю никакую политическую силу. Я руководствуюсь только одним критерием – правдой. И когда вижу кривду, то выступаю против нее. Такова моя конституция.
В современном мире, больном успехом, это идет только в минус. Но слукавить, смолчать, пойти на поводу, хотя мне не раз предлагали – и заманивали, и запугивали, я не готов.
Как твои земляки, крымские татары? Привыкли уже к тому, что Крым стал российским или нет?
– Ох, тут все очень сложно. Дело в том, что татарам есть, что предъявить русским. Историю-то мы помним. Как, впрочем, и русским есть, что предъявить татарам. Так что конфликт, безусловно, есть.
И в некоторых случаях против татар сейчас применяются не самые грамотные, и, скажем так, человечные меры. Кроме того, за территорией Крыма есть инспирированные Западом (уточню – инфернальным Западом, а не его нормальной частью) татары, которые баламутят. Думают, что им какие-то няш-мяши перепадут. Не перепадут! Так и знайте. Потому что если бы Украина и Запад реально думали о крымских татарах, то занялись бы этим вопросом куда раньше, а не вспомнили только аккурат после евромайдана, используя как разменную монету, как аргумент против России.
При всем этом крымских татар, поддерживающих присоединение к России, очень и очень много. Искренне поддерживающих. Я знаю, что говорю, потому что регулярно общаюсь с ними. Со многими. И все они хотят нормальной благополучной жизни. Была ли она у них в Украине? Большой вопрос.
Твой прогноз, когда и чем закончится война в Донбассе?
– Неутешительный. Как бы это ни звучало. Тут все будет зависеть от России. На что она решится. Ибо на кого еще надеяться людям Донбасса? Я не слишком верю во все эти народные республики. Это утопия на крови. У нее нет базиса.
А в Украине как будут жить все эти люди после такого? Мне, знаешь, вспомнилась фраза Флобера, написанная им перед началом франко-прусской войны: "Что бы ни произошло, мы останемся идиотами". Очень точно! Потому что главный враг добра – это глупость.
Война сегодня – это следствие нашей общей вины, нашей деградации, следствие колоссальной гуманитарной, моральной катастрофы. Каждого, без исключения. Знаю, что многим не симпатична или даже отвратна данная мысль, но так есть. И нужно осознать это. Тогда что-то может измениться.
